Карл Франко, активист московского отделения ЛПР

Ни одна идея не вызывает споры среди либертарианцев и не используется одновременно явными антилибертарианцами для оправдания этатизма так часто, как «оговорка Локка» для принципа гомстеда. При её обсуждении, как правило, ссылаются на следующие два места в пятой главе «Второго трактата о правлении» Локка:

«…поскольку этот труд является неоспоримой собственностью трудящегося, ни один человек, кроме него, не может иметь права на то, к чему он однажды его присоединил, по крайней мере в тех случаях, когда достаточное количество и того же самого качества остается для общего пользования других».

и

«Подобное присвоение какого-либо участка земли посредством его улучшения также не наносило ущерба какому-либо другому человеку, поскольку все еще оставалось достаточно такой же хорошей земли, и в большем количестве, чем то, которое могли бы использовать люди, еще не обеспеченные ею. Таким образом, на деле никогда для других не оставалось меньше, если кто-либо отчуждал часть для себя; ведь тот, кто оставляет столько, сколько может использовать другой, – все равно что не берет совсем ничего. Никто ведь не мог считать, что ему нанесен ущерб, если другой человек напился, пусть и большими глотками, когда для другого оставалась целая река той же воды, из которой он мог утолять свою жажду. А с землей и с водой, где и того и другого достаточно, дело обстоит совершенно одинаково».

Вырванные из контекста, эти цитаты создают впечатление, будто Локк налагает ограничения на приобретение вещей в частную собственность: если из-за гомстеда возникает сокращение объёма или качества ресурса, то тем самым гомстедер якобы наносит ущерб другим людям. Однако всё гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд.

Локковский коммунизм? Не так быстро

Разного рода левые любят записывать Локка в свой лагерь, ошибочно полагая, будто тот считает владение земельным участком, превышающим размер, необходимый для удовлетворения базовых потребностей владельца, нарушающим его оговорку и потому противозаконным. Собственность каждого, согласно их трактовке Локка, должна ограничиваться «тремя акрами и коровой» по завету Честертона. Напротив, Локк уверенно отвергает всякого рода дистрибутизм и оправдывает генезис крупных владений:

«…очевидно, что люди согласились на непропорциональное и неравное владение землей, обнаружив благодаря молчаливому и добровольному согласию способ, посредством которого человек может честно иметь гораздо большее количество земли, нежели то, с которого он может использовать продукт…»

Локк прямо называет имущественное неравенство честным и проистекающим из добровольного согласия людей. Он хвалит политику тех правителей, которые гарантируют защиту собственности, полученной честным усердием людей, в том числе крупных землевладельцев:

«…тот правитель, который будет столь мудр и богоподобен, что установит законы свободы для защиты и поощрения честного усердия людей против сил угнетения и узости партий, в скором времени станет неодолим для своих соседей».

Комментируя эти рассуждения Локка, философ Эрик Мак удачно пересказывает его позицию: так как труд формирует основную часть богатства, даже те, кто в результате чужих актов гомстеда испытывают недостаток ресурсов для собственного присвоения, выиграют от увеличения масштаба и интенсивности производственной активности других. Действительно, Локк говорит о земледельцах как об увеличивающих общее достояние человечества, а не уменьшающих его:

«…тот, кто присваивает землю благодаря своему труду, не уменьшает, а, напротив, увеличивает общий запас, имеющийся у человечества; ведь продукты, идущие на поддержание человеческой жизни, даваемые одним акром огороженной и обработанной земли (говоря строго об одном и том же продукте), по количеству в десять раз превосходят те, которые дает акр такой же плодородной земли, которая лежит невозделанной в общем владении. И следовательно, тот, кто огораживает землю и получает с десяти акров гораздо большее количество необходимых для жизни вещей, чем он мог получить со ста, оставленных в естественном состоянии, дает человечеству, можно сказать, девяносто акров; ведь теперь его труд снабжает его продовольствием с десяти акров, какое было бы продукцией ста акров, лежащих невозделанными в общем владении».

Позиция Локка настолько далека от джорджизма, возлагающего на земельных гомстедеров ответственность за дефицит земли, насколько вообще возможно. Из его слов невозможно вывести идею о том, будто гомстед является преступлением и должен караться штрафами. Совсем наоборот, Локк прямо заявляет, что гомстед «исключает общее право других людей». В этой ситуации невозможно обосновать никакие налоги или иную дискриминацию против гомстедеров в пользу третьих лиц, не участвовавших в присвоении. Труд первых исключил всякие права последних.

Эта цитата также позволяет понять, что, говоря об общих «запасах человечества», об «общем владении землей» и о том, что «земля и все на ней находящееся… принадлежат всем людям сообща», Локк вовсе не имел в виду права именно в юридическом смысле, влекущем определенные правовые, социальные последствия, а, скорее, описывал происхождение справедливого правопорядка из завета между Богом и человечеством в лице Ноя. Аналогичным образом Локк рассматривает земледельцев как ценных членов общества, в рамах рыночных процессов снабжающих своим продуктом тех, кто нуждается в нем, при этом Локк не отступает от идеи частной собственности на землю:

«В Испании, как я слышал из достоверных источников, человеку могут разрешить пахать, сеять и собирать урожай без всяких помех на земле, на которую у него нет других прав, кроме того, что он ее использует. Тамошние жители, напротив, даже считают себя обязанными тому, кто благодаря своему прилежанию получил дополнительное количество зерна, в котором они нуждались, с заброшенной и, следовательно, бесплодной земли».

Локк не разделяет права собственности на пучок титулов, принадлежащих одновременно как гомстедеру, так и «всему человечеству»: гомстед полностью делает невозможными любые притязания представителей остального человечества на вещь. Перевод локковского выражения «принадлежащий всем сообща» на юридически корректный язык звучал бы как «ничейный», «бесхозяйный». Соответственно, выведение негативных легальных последствий, санкций за гомстед не представляется возможным, так как ничьи права не нарушаются гомстедом самим по себе. Единственным правовым последствием «общего владения землей» является признание приобретенной, но брошенной, неиспользуемой вещи ничейной, то есть доступной к присвоению любыми желающими:

«Такой же мерой определялось и владение землей; на все то, что он выращивал и жал, складывал и использовал до того, как оно портилось, он имел особое право; какие бы пастбища он ни огораживал, какое бы количество скота он ни держал, и ни кормил, и ни использовал, весь этот скот и продукты также были его. Но если трава на его огороженном участке сгнивала на корню либо урожай на его полях погибал, не будучи собранным и сложенным, то этот участок земли, несмотря на его огораживание, все же следовало рассматривать как пустошь, и он мог быть владением любого другого человека».

И если потерю прав на вещи, которые испортились и вернулись в состояние до гомстеда, будучи брошенными гомстедером, с натяжкой можно признать перераспределением имущества (но это спорно, ведь вещь фактически утратила ту связь с личностью гомстедера, которая выделяла ее из числа ничейных), то отношение к нетронутым, но огороженным вещам как к вообще не присвоенным невозможно считать перераспределением: такая вещь попросту никогда не поступала в чью-либо собственность (в отличие от земли непосредственно под оградой, обеспечивающей опору этому строению). При этом, как мы ясно видим, Локк не оставляет никакого оправдания для джорджистской или любой другой псевдолибертарианской бюрократии, штрафующей честных гомстедеров в пользу несобственников.

Стоит также отметить, что Генри Джордж и его последователи лукавят, заверяя нас, будто «предлагают оставить землю в частной собственности отдельных лиц, сохраняя за ними право дарить, завещать, продавать её, но лишь обложив её в пользу общества налогом». Обложив налогом один конкретный тип вещей, они на деле отрицают права собственности на этот тип вещей, так как обязанность владельцев этих вещей платить невладельцам явно проистекает не из договора, а значит, эта обязанность деликтная (какой-либо третий генезис обязанностей в либертарианстве не предусмотрен). То есть речь идет о штрафе против правонарушителя — незаконного владеющего несобственника — в пользу законных невладеющих собственников. Как было замечено ранее, такой коммунистический подход к собственности чужд Локку.

Впрочем, даже если ради мысленного эксперимента ненадолго проигнорировать защиту Локком частной собственности и допустить его согласие с земельным коммунизмом, то джорджисты, дозволяющие гомстедерам оставаться владельцами и лишь ограничиваться денежными компенсациями в пользу жертв, по-прежнему представали бы оппонентами Локка и даже нарушителями его «оговорки» (в джорджистской интерпретации): вместо того, чтобы согнать правонарушителей с чужой земли, джорджисты, по сути, вступали бы с ними в преступный сговор, принимая от них взятки (Джордж не требовал от правительства распределять налоговые поступления между негомстедерами, т.е. правительство могло распорядиться деньгами по своему усмотрению) и оберегая своих соучастников от справедливого гнева жертв, пытающихся реализовать свои нарушенные права на украденную у них землю. Локк — будь он не либертарианцем, а земельным коммунистом — просто посчитал бы неправомерный гомстед недействительным (в соответствии с его последней приведенной выше цитатой) и подтвердил бы правомочность претензий новых гомстедеров, а не стал бы придумывать бюрократический аппарат для легализации преступлений.

В то же время попытка обосновать трудами Локка коммунизм только в отношении земельных владений оказалась бы недостаточной, ведь гомстед чего угодно представляет собой извлечение из общего. Если по джорджистской логике тот, кто присвоил некий кусок земли, заслуживает налогообложения за то, что у других из-за него стало меньше земли, то было бы последовательным признать, что и тот, кто, к примеру, срубил дикое дерево, виновен в том, что у других стало меньше деревьев, и т. д. Однако у джорджистов круг регулирования ограничен. Почему охотникам, рыболовам и прочим занимающимся примитивным ремеслом, реально способным причинить неудобства и вред другим (собрал слишком много дичи и рыбы — не оставил ничего пришедшим после тебя, а то и вовсе вызвал экологическую катастрофу) прощается то, что не прощается цивилизованным гомстедерам-земледельцам, согласно Локку увеличивающим, а не уменьшающим общее достояние?

Третьим явным противоречием джорджизма локковским рассуждениям является территориальная ограниченность джорджистской интерпретации оговорки Локка. Джордж обосновывает требование ввести земельный налог дефицитом земли в одном из штатов, хотя Локк пишет о том, что любой чувствующий себя обделенным может пересечь океан и найти нетронутую землю в глубине другого материка:

«В первые века от сотворения мира, когда людям больше угрожала опасность затеряться, отдалившись от своих товарищей, в существовавших тогда огромных пустынных просторах земли, чем испытывать затруднения от недостатка места для земледелия, эта мера действительно ограничивала владения каждого человека очень скромными размерами, определявшимися тем, что он мог себе присвоить, не нанося ущерба другому. Еще и теперь, хотя мир кажется переполненным, эту же меру все еще можно применить без ущерба для кого бы то ни было. Предположим, что какой-либо человек или семья находятся в таком же состоянии, какое существовало, когда мир впервые заселялся детьми Адама или Ноя; пусть он поселится в каких-либо отдаленных пустынных местностях Америки, и мы увидим, что те владения, какие он сможет себе приобрести, исходя из того мерила, которое мы дали, не будут очень обширными, и не будут даже и теперь наносить ущерб остальной части человечества, и не будут давать другим повод для жалоб или считать себя потерпевшими ущерб от посягательств этого человека, хотя в настоящее время человеческая раса распространилась во все уголки земного шара и бесконечно превосходит то небольшое число людей, которое было вначале».

Может показаться, будто эта цитата Локка согласуется с популярной интерпретацией его оговорки как ограничивающей масштабы гомстеда, однако речь идет лишь о том, что жившие в эпоху изобилия ресурсов первые поколения людей не нарушали оговорку Локка. По данному отрывку невозможно с уверенностью судить, как именно работает механизм ее нарушения и какие именно поступки запрещены. Чуть позднее я объясню, где находится ключ к верному пониманию оговорки Локка.

Пока подведем промежуточные итоги вышесказанного, противопоставив Локка джорджистам (а заодно — и прочим земельным и любым другим коммунистам):

  1. Локк недвусмысленно утверждает , что присвоение в собственность исключает «общечеловеческие» права. Джорджисты же полагают допустимым как-то компромиссно совмещать эти два режима.

  2. По Локку, нарушение приводит к тому, что присвоение считается недействительным и вещь уходит первому не нарушающему гомстедеру. Джорджисты считают присвоение действительным даже в случае нарушения, но накладывают на «собственника» финансовые обязанности перед правительством.

  3. В отличие от джорджистов, Локк не устанавливает территориальных рамок. В своей интерпретации его оговорки джорджисты игнорируют ее планетарный масштаб.

Диггеры — одни из первых коммунистов, отрицавшие частную собственность (в том числе на землю), которым противостояли первые либертарианцы (левеллеры и индепенденты), — являются настоящими предтечами джорджистов, а вовсе не Джон Локк.

Впрочем, отсутствие связи с либертарианством и корней в локковской теории — это даже не самая главная проблема джорджизма: наиболее болезненным для него оказывается столкновение с реальностью, в которой эффективное сельское хозяйство больше не зависит от наличия огромных полей. Гидропоника, искусственный свет, автоматизация, ГМО и прочие достижения прогресса позволяют выращивать тот же объем продукта на гораздо меньшей территории. Несмотря на возросшие потребности человечества, вместо острой нехватки земли для возделывания мы наблюдаем, как бывшие участки пахоты вновь зарастают дикой растительностью, брошенные земледельцами.

Сервитуты

Итак, если оговорка Локка — не о земельном коммунизме, то о чем же она? Наиболее убедительным представляется отождествление оговорки Локка с сервитутами на те ресурсы, которые физически невозможно присвоить в полноценную собственность («общественные блага») и которые необходимы для функционирования частной собственности. К примеру, гомстедер начал забирать из течения реки некоторый объем воды. Остальной объем воды в реке не становится от этого его собственностью, он, согласно выражению Локка, «остается для общего пользования других». Если же некто построил дамбу и перекрыл обладателю сервитута водный поток либо стал выбрасывать в реку отходы, делая воду непригодной, то он нарушил условие о «достаточном количестве и того же самого качества» и тем самым стал должником обладателя сервитута. Далее я постараюсь объяснить, почему именно такая трактовка верна.

Вне всяких сомнений, Локк выступает против нарушения прав собственности и прав неисключительного пользования других людей. Можно убедиться в этом, внимательно прочитав его слова, идущие прямо перед последним приведенным мной отрывком из предыдущего параграфа:

«Меру собственности природа правильно установила в соответствии с тем, как далеко простираются труд человека и его жизненные удобства: никто не мог бы подчинить себе своим трудом или присвоить себе все, и никто не мог бы использовать для удовлетворения своих потребностей больше, чем только незначительную часть всего этого; так что этим путем ни одному человеку невозможно было нарушить права другого или приобрести себе собственность в ущерб своему соседу, у которого оставалось столь же хорошее владение и такой же величины (после того как тот изъял свое), как и до того, как это было присвоено».

Как мы видим, речь идет не обо всем человечестве и даже не о неопределенном круге потенциальных гомстедеров, а о конкретном «соседе», т. е. о том, на кого деятельность соседнего собственника может напрямую оказать воздействие через негативные экстерналии, нарушающие его права собственности и права неисключительного использования.

Рассуждая о достаточности и качественности земли, Локк обращается к примеру совместного пользования Авраамом и Лотом не связанным с преобразованием земли экосистемным сервисом — дикой растительностью, пригодной для поедания пасущимся скотом. Выпас скота является не исключающим других лиц способом использования земли, хотя, как и у любого способа использования экосистемного сервиса, у него есть определенный предел (трава на ограниченной территории просто не успевает вырасти, чтобы прокормить несколько стад, превысивших некоторый максимальный размер).

«Ведь мы видим, что в той части мира, которая была заселена первой и поэтому, вероятнее всего, должна была иметь больше обитателей еще даже во времена Авраама, они свободно странствовали туда и сюда со своими отарами и стадами, доставлявшими им средства к существованию; и Авраам это делал в той стране, где он был чужеземцем. Из этого явствует, что по крайней мере большая часть земли находилась в общем владении, что жители не придавали ей ценности, а также не претендовали на собственность большую, чем они могли использовать. Но когда где-нибудь не хватало места для того, чтобы их стада могли пастись вместе, тогда они по согласию, подобно тому как это сделали Авраам и Лот (Быт. 13, 5), разделялись и увеличивали свои пастбища там, где им больше было по душе; и по той же самой причине Исав ушел от отца своего и брата своего и поселился на горе Сеир (Быт. 36, 6)».

Однако Локк — и с ним трудно спорить — не считает такое использование дающим пользователям имущественные права, то есть создающим сервитут, ограничивающий права полноценных собственников-гомстедеров, потому как такое использование неэффективно:

«Не является также и странным, как это, пожалуй, может показаться до размышления, что собственность, возникшая благодаря труду, может перевесить общность владения землей…. Не может быть более ясного доказательства этому, чем то, которое являет ряд американских племен; они имеют обширные земельные владения, и им не хватает всех жизненных благ; природа одарила их так же щедро, как и любой другой народ, средствами к довольству, т. e. плодородной почвой, которая в состоянии в изобилии производить все, что может дать пищу, одежду и удовольствия; и все же эти племена, так как их земли не улучшаются благодаря труду, не обладают и одной сотой тех благ, которыми мы наслаждаемся; и король обширной и плодородной местности там питается, одевается и живет хуже, чем поденщик в Англии».

Проблему неэффективности общих ресурсов (трагедию общин) Локк решает через их полную приватизацию всегда, когда это возможно. Таким образом, по Локку тот, кто своим трудом преобразовал землю, к примеру, вспахав ее и засадив пшеницей, стал ее собственником, в отличие от того, кто использовал ее только в качестве источника экосистемного сервиса, не связанного с трудовым преобразованием земли. Преобразование принесло больший положительный эффект, поэтому оно перевесило общность: преобразование создало права собственности у гомстедера, в то время как использование без преобразования не создало у неисключительных пользователей сервитуты против собственников. Здесь мы видим явное различие взглядов либертарианца Локка и социалиста Фурье, полагавшего, что, поскольку процесс возникновения цивилизации лишил членов общества определенных свобод (заниматься собирательством, пастушеством, охотиться), было бы оправданно, по его ошибочному мнению, компенсировать эту потерю каждого гарантируемыми обществом минимальными выплатами.

Стоит отметить, что Локк все-таки допускал некую разновидность неполноценных, «слабых» сервитутов для примитивных добытчиков, пользующихся экосистемными сервисами, не связанными с трудовым преобразованием земли. Хотя такой «слабый» сервитут автоматически упразднялся в случае присвоения земли в собственность, до тех пор он имел силу и регулировал отношения между неисключительными пользователями (эту правовую конструкцию иногда называют еще одной оговоркой Локка, «оговоркой порчи»):

«До присвоения земли тот, кто собирал столько диких плодов, убивал, ловил или приручал столько животных, сколько мог, тот, кто подобным образом затрачивал свои усилия на какие-либо продукты, стихийно произведенные природой, чтобы каким-то образом изменять их по сравнению с тем состоянием, в котором их создала природа, приложив к ним свой труд, тем самым приобретал их в собственность. Но если они погибали, находясь в его владении, без положенного для них применения, если фрукты гнили или оленина протухала до того, как он мог их потребить, то он нарушал общий закон природы и подлежал наказанию; он отрывал от доли своего соседа, так как он имел право только на то, что было необходимо для его потребностей, дабы эти продукты могли служить для обеспечения его жизни.

И вновь мы сталкиваемся с упоминанием «соседа» вместо абстрактного человечества или некоего неопределенного круга менее удачливых потенциальных гомстедеров. Именно сосед пользуется общим ресурсом (к примеру, лес обеспечивает пользователей материальными потоками, являющимися объектами «слабых» сервитутов по Локку: грибами, плодами растений, дичью, древесиной и т. д.) и потому имеет такой же сервитут на него , как и нарушитель сервитута, и именно сосед страдает от действий нарушителя, лишаясь возможности получить тот объем экосистемной услуги, который был бы доступен ему в ином случае.

При этом Локк демонстрирует даже большую приверженность частной собственности над общим пользованием, чем «пропертарианец» Ротбард. Ротбардианский «сервитут на засорение» Локк едва ли признал бы даже «слабым» сервитутом, а, скорее, счел бы непростительным нарушением своей оговорки порчи и отмел как препятствие эффективному присвоению в собственность. Будучи апологетом огораживания, Локк принадлежит к числу таких либертарианцев, для которых «сильные» неисключительные права пользования возможны только там, где они необходимы для нужд частной собственности (потоки пресной воды необходимы для орошения посевов, свет — для их роста, а свобода прохода и проезда — для доступа к земельным участкам) и где ресурс физически не может быть эффективно присвоен в собственность.

Итак, мы выяснили, что по Локку «слабые» сервитуты перестают действовать после изменения способа хозяйствования как неэффективные для цели увеличения общего благосостояния человечества. Вновь обратившись к источнику, мы узнаем также и то, что «оговорка порчи» теряет свою актуальность в результате определенного изменения в экономике — изобретения денег:

«Он должен был заботиться только о том, чтобы использовать их до того, как они испортятся, в противном случае он брал больше своей доли и грабил других… если он отдавал свои орехи за кусок металла, цвет которого ему понравился, или обменивал овец на ракушки или шерсть на искрящийся камешек или на бриллиант и хранил их всю свою жизнь, то он не нарушал прав других; он мог накапливать этих долговечных вещей столько, сколько ему угодно, потому что выход за пределы его правомерной собственности состоит не в том, что у него много имущества, а в том, что часть его портится, не принося ему никакой пользы. И таким образом было введено употребление денег, некоей долговечной вещи, которая может храниться у человека, не подвергаясь порче, и которую люди принимают по взаимному соглашению в обмен на действительно полезные, но недолговечные средства существования».

Читая далее, мы увидим, что изобретение денег изменило не только отношения по поводу движимых портящихся вещей, но также и по поводу земли:

«На что, спрашиваю я, понадобились бы человеку десять тысяч или сто тысяч акров превосходной земли, хорошо возделанной и с большим количеством скота на ней, если бы дело происходило в середине удаленных от моря частей Америки, где у человека не было бы надежды на торговлю с другими частями света, торговлю, которая бы принесла ему деньги благодаря продаже продуктов? Эту землю не стоило бы огораживать, и мы увидели бы, что он снова отдает в нераздельное владение дикой природе все, что превышало бы то количество, которое необходимо для обеспечения жизненными благами его самого и его семьи… Но стоит только найти нечто, что могло бы использоваться и цениться в качестве денег среди его соседей, и вы увидите, что тот же самый человек сразу начнет увеличивать свои владения… очевидно, что люди согласились на непропорциональное и неравное владение землей, обнаружив благодаря молчаливому и добровольному согласию способ, посредством которого человек может честно иметь гораздо большее количество земли, нежели то, с которого он может использовать продукт; он состоит в том, чтобы получать в обмен на свои излишки золото и серебро, которые можно накапливать без ущерба для кого-либо…»

То есть распространение денег мотивировало людей трудиться больше и закономерно привело к неравномерному увеличению владений, сопровождавшемуся ростом производства полезного продукта. Этот экономический переход оценивается Локком позитивно, так как способствует общему обогащению «без ущерба для кого-либо». Возникает вопрос: если этот переход лишил актуальности оговорку «порчи», имел ли место аналогичный процесс с оговоркой «достаточного количества того же качества»? Обратим внимание, что Локк говорит об этой оговорке исключительно в контексте описания прошлого, имея в виду ее историческую значимость в эпоху до изобретения денег:

«Подобное присвоение какого-либо участка земли посредством его улучшения также не наносило ущерба какому-либо другому человеку, поскольку все еще оставалось достаточно такой же хорошей земли, и в большем количестве, чем то, которое могли бы использовать люди, еще не обеспеченные ею. Таким образом, на деле никогда для других не оставалось меньше, если кто-либо отчуждал часть для себя; ведь тот, кто оставляет столько, сколько может использовать другой, – все равно что не берет совсем ничего. Никто ведь не мог считать, что ему нанесен ущерб, если другой человек напился, пусть и большими глотками, когда для другого оставалась целая река той же воды, из которой он мог утолять свою жажду. А с землей и с водой, где и того и другого достаточно, дело обстоит совершенно одинаково».

Современную ему эпоху он описывает совсем иначе:

«…смею открыто утверждать, что то же самое правило собственности, согласно которому каждый человек должен иметь столько, сколько он может использовать, могло бы по-прежнему сохранять силу в мире, не стесняя кого-либо, поскольку в мире достаточно земли для того, чтобы удовлетворить двойное количество населения, если бы только не изобретение денег и молчаливое соглашение людей о придании им ценности не ввело (по соглашению) большие владения и право на них».

Вместе с экономическими изменениями в жизни общества — изобретением денег и переходом от охоты и собирательства к более продуктивной частной собственности — обе оговорки Локка потеряли свое значение и оказались практически неприменимыми. Практически — потому как области применения сервитутов хоть и радикально сократились, но не исчезли полностью. Именно в тех областях, где неисключительное одновременное использование природного ресурса многими людьми по-прежнему не имеет более эффективной альтернативы, обе оговорки Локка остаются применимыми.

Таким образом, все кажущиеся противоречия локкианской и мейнстримной либертарианской теорий собственности — лишь следствие использования Локком недостаточно аккуратных формулировок, оставивших простор для спекуляций разного рода антилибертарианцев. При более детальном рассмотрении становится очевидным философское единство Локка с либертарианцами, вслед за ним утверждающими приоритет частной собственности над совместным пользованием.

Оригинал статьи

Точка зрения автора может не совпадать с мнением редакции и не является официальной позицией Либертарианской партии России.