Карл Франко, член Московского регионального отделения

Переосмысляя либертарианство

Либертарианство отчаянно нуждается в ребрендинге. Ни люди, к которым обращаются либертарианцы, ни, кажется, даже сами либертарианцы не осознают в достаточной мере, что вообще такое либертарианство. У одних оно ассоциируется с тотальной децентрализацией и отсутствием правопорядка (анархией), у других — со всем частным, в том числе с частной собственностью (неважно, как ее получил владелец), у третьих — с необузданной свободой, либертинством и вседозволенностью. И никто из них не прав.

Либертарианство сводится всего к пяти принципам: самопринадлежности (право на свое тело), гомстеда (присвоение ничейных вещей через труд), соразмерности (тяжесть наказания должна соответствовать тяжести правонарушения), к принципу «договоры должны соблюдаться» и к принципу «никто не вправе извлекать выгоду из своего правонарушения». Обязанность соблюдать все эти принципы часто называют NAP, но NAP требует пояснения в контексте остальных принципов и не несет самостоятельной смысловой нагрузки.

Все остальные принципы и нормы, ассоциируемые с либертарианством, либо чужды либертарианству, либо вторичны по отношению к пяти основополагающим принципам и придуманы для решения конкретных задач в конкретном контексте (почти всегда — для ограничения нелибертарианского правительства) и потому не подлежат применению, когда противоречат базовым принципам. Либертарианство, очищенное от вторичного, оказывается весьма неожиданным, так как подразумевает экологическую политику, ювенальную юстицию, развитое трудовое законодательство, регулирование цен, патернализм в отношении потребителей, интервенционизм, социальное обеспечение. Однако зачастую либертарианцу (на самом деле человеку, поглощенному окололибертарианской субкультурой) тяжело принять либертарианство в таком виде. Как же так получилось?

Все проблемы — у тебя в голове

Либертарианству не удалось добиться популярности и стать чем-то большим, чем просто клуб по интересам для людей, своеобразно видящих мир и свое место в нем. Не наблюдается ни влияние либертарианцев на политическую жизнь, ни сколько-нибудь значительный рост аудитории либертарианцев. Нишевость либертарианства вызвана тем, что либертарианская субкультура обусловлена психологическими особенностями либертарианцев. Либертарианцы обладают особым складом ума, и их агитация хорошо воспринимается только людьми аналогичного склада, однако таких людей мало. В теории «моральных основ» Хайдта, которая устанавливает связь между политическими предпочтениями и психологически обусловленными ценностями, либертарианцы выбиваются из общей массы. Хайдт заметил, что последователи крупных политических движений разделяют вполне общечеловеческие ценности справедливости, заботы о ближнем, верности коллективу и т.д., в то время как малочисленные либертарианцы демонстрируют необычайную приверженность ценности свободы, под которой понимается отсутствие принуждения индивида некоей доминирующей силой. В итоге, идя на поводу особенностей своего мозга, либертарианцы обрекли себя мариноваться в собственной субкультуре, целиком построенной вокруг поклонения свободе как высшей ценности.

Неужели они не видят, что терпят поражение? Одна часть таких лузертарианцев тешит себя иллюзиями, будто достаточно уменьшить власть государства (или децентрализовать его), — и рынок тут же все порешает (в реальности любимый либертарианцами рынок действует желательным для них образом только при наличии либертарианского правопорядка, гарантируемого государством). Другая часть лузертарианцев смирилась с участью клуба по интересам и решила либо эмигрировать в какой-нибудь наиболее симпатичный штат, либо начать скупать биткоины. Разумеется, исход в Нью-Гемпшир ничего не изменил, и штат продолжил голосовать за демократическую партию, а инвестиции в серую экономику ничуть не приблизили либертарианский идеал общества (в реальности правящий класс боится прозрачности, вскрывающей коррупцию, а приватность ему очень даже на руку, ведь она позволяет прятать награбленное в офшорах и биткоинах). Многие либертарианцы искренне верят, будто могут эффективно распространять либертарианские идеи сейчас, а уже потом, когда достигнут успеха на этом поприще, получить власть и влияние. Они не понимают ни того, что популярные идеологии всегда спускаются в народ сверху теми, кто уже имеет власть и авторитет, ни того, что либертарианские идеи — это по большей части субкультура, выращенная вокруг никому, кроме самих либертарианцев, не нужной ценности свободы. Бедствие усугубляется еще и проблемами с эмпатией: либертарианцам тяжело понять, какие потребности у других людей и почему их ценности отличаются. Шутки про аутизм оказываются не такими уж и шутками.

Субкультура свободы

Стремясь к индивидуальной автономии, либертарианцы восхваляют ее социальные проявления — частную собственность и свободный рынок, при этом государство в либертарианской риторике предстает олицетворением несвободы, злой по своей природе системой, подавляющей личность. У людей, не являющихся психологическими либертарианцами и не одержимых свободой, эта мифология не вызывает ничего, кроме искреннего недоумения.

Все настоящие политики, получившие власть, которые говорили про капитализм, освобождение рынка и защиту частной собственности, вели откровенно несправедливую и антилибертарианскую экономическую политику: выстраивали олигополии и монополии, раздавали привилегии бизнесу и всячески ограничивали реституцию. Ассоциации либертарианцев с такой политикой позволили их противникам утверждать, будто либертарианство — это «все бедные должны умереть». Желая отмежеваться от токсичности термина «капитализм», либертарианцы оказались вынуждены изобрести некий «антикапиталистический свободно-рыночный анархизм», однако это решение ничуть не уменьшило токсичность «свободного рынка» и «частной собственности».

Никто, кроме либертарианцев, не оперирует термином «частная собственность» в либертарианском понимании этого термина — вещь, приобретенная в рамках гомстеда и в дальнейшем переходящая из рук в руки в рамках добровольного обмена или справедливого наказания преступника. Обычные люди воспринимают собственность как всё, что признается собственностью по закону, и потому испытывают когнитивный диссонанс от речей либертарианцев: как они одновременно отстаивают частную собственности и хотят уничтожить интеллектуальную собственность? В итоге оказывается, что «частная собственность» — это мантра, которой либо прикрываются воры, когда их несправедливо приобретенному богатству уделяется внимание общественности, либо которую твердят либертарианцы, когда чувствуют угрозу своей свободе. И те, и другие хотят, чтобы от них отстали, только богатые поступают рационально, а желания либертарианцев лежат в сфере бессознательного и обусловлены зацикленностью на свободе.

При этом зачастую из-за озабоченности своей свободой далеко не все считающие себя либертарианцами готовы быть последовательными и верными либертарианским принципам, чтобы отстаивать идею масштабной реституции, — для некоторых из них комфортнее признать нынешние титулы собственности, чем требовать перераспределения, потенциально способного принести дискомфорт им самим. Субкультурные либертарианцы не желают зла бедным, просто в силу собственных психологических установок и отсутствия эмпатии они действительно верят, будто эффективную защиту бедных можно свести к тому, чтобы не отнимать имеющуюся у них сейчас собственность и не вставать на их пути на свободном рынке. Субкультурщики вынуждены отрицать реальность (не имея достаточного стартового капитала, бедные обречены оставаться бедными), когда она противоречит их тяге к свободе, поэтому они готовы верить в антинаучную теорию просачивания богатства к бедным, отрицать общепризнанное антропогенное изменение климата и нести чушь про агрессию эмбриона против матери, лишь бы не предавать культ свободы ради соблюдения либертарианских принципов.

Государство в окололибертарианской мифологии — главный враг, само зло, ведь оно подавляет свободу индивида, подчиняя его себе. Субкультурщики отказываются воспринимать государство как нейтральный инструмент, с помощью которого можно не только нарушать NAP, но и защищать его, что весьма иронично в свете их риторики в пользу легализации оружия: «оружие не убивает, — люди убивают» . Ради противостояния государству субкультурщики готовы забыть о фундаментальной для либертарианства идее о свободе воли, лишь бы изображать государство волшебным кольцом из сказок Толкина, способным развратить любого.

Но проблема либертарианской субкультуры заключается не только в том, что она противоречит фактам, логике и либертарианским принципам. Субкультура начисто лишает либертарианцев малейшего шанса на политический успех еще и потому, что не способна вызывать ничего, кроме раздражения, у любого, кто не является «психологическим либертарианцем» по Хайдту: ярое неприятие социальной защиты и перераспределения ссорит субкультурщиков со всеми, у кого доминируют ценности fairness и care, противостояние государству как явлению вдобавок вступает в неразрешимое противоречие с ценностью authority, а либертинизм и апология вседозволенности вызывают отвращение у обладателей сильной ценности purity. Так либертарианцы маргинализируют сами себя и цементируют несправедливые порядки, ведь если либертарианцы не будут внедрять в обществе либертарианские принципы политическими средствами, то этого не сделает никто. Если мы не хотим, чтобы наши принципы оказались на обочине истории, мы должны научиться перестать проигрывать. Поэтому необходимо очистить либертарианство от окололибертарианской субкультуры.

Освобождение от свободы

Как мы видим по результатам реальной политики, в которой либертарианцы постоянно терпят неудачи, «психологическое либертарианство» — заведомо проигрышный фундамент политической идеологии. Поэтому либертарианцам в своей риторике необходимо выводить на первый план ценности fairness и care, уделяя внимание authority и игнорируя liberty, релевантную лишь для малочисленных психологических либертарианцев.

Прежде всего, либертарианцы должны артикулировать, что многовековая грабительская политика вогнала население в нищету и лишь небольшая группа приближенных к власти людей и их родственников присвоила себе богатства страны. Либертарианцы проведут масштабную приватизацию в интересах народа, в том числе повторно приватизировав конфискованное (то, что либертарианцы национализируют) у неправомерных владельцев, пересмотрят итоги приватизации 90-х. Все вырученные на либертарианской приватизации средства будут распределены между населением по справедливости (в зависимости от того, насколько человек пострадал от нарушения NAP). До тех пор, пока либертарианцы не обладают достаточной властью для реализации этой масштабной экономической реформы, они поддерживают государственную помощь уязвимым слоям населения и социальные гарантии. Такая риторика расположит к себе приверженцев ценности fairness, полностью соответствуя либертарианским принципам и корректно описывая сегодняшнюю реальность. В обществе, где все примерно одинаково пострадали от рук правящего класса, либертарианцам не чужда эгалитарность.

Во-вторых, необходимо напоминать, что чиновники-антилибертарианцы ограничили свободную торговлю, предоставив привилегии поставщикам товаров и услуг в обмен на их лояльность, в результате чего пострадали потребители и наемные работники, поэтому либертарианцы требуют защиты интересов потребителей: получатели государственных привилегий не должны быть вправе отказывать потребителям, принуждать их к дополнительным расходам, допускать дефицит и торговать по ценам, превышающим справедливые (те, которые существовали бы в условиях свободного рынка). Договоры с навязыванием условий, на которые потребитель не давал явного и недвусмысленного согласия, с «мелким шрифтом», перестанут считаться заключенными. Жертвы мошенничества смогут легко взыскивать компенсации с нечестных продавцов. Аналогичным образом будут защищены права трудящихся, так как рынок труда искажен в пользу работодателей. Таким образом либертарианцы обратятся к аудитории, разделяющей ценность care, заявив о сострадании тем, кто столкнулся с несправедливостью и угнетением.

В-третьих, либертарианцам следует отказаться от «анархизма», потому как все либертарианские претензии к государству на самом деле являются претензиями лишь к определенным практикам, а не к государству как таковому. Государство не враг и не зло, оно лишь инструмент, который может и должен использоваться либертарианцами. Либертарианцы не анархисты: мы верим, что справедливый закон должен соблюдаться неукоснительно. Да, множество ненужных и вредных регуляций подлежит упразднению, но те законы, которые сохранятся, — основанные на либертарианских принципах — будут обязательными для всех. Либертарианцы приложат все усилия для искоренения преступности (нарушители NAP будут нести ответственность в пользу жертв). Органы правопорядка заслужат уважение, ведь их работа станет полностью прозрачной и их сотрудники перестанут пользоваться иммунитетом, позволявшим превышать полномочия. Так либертарианцы смогут апеллировать к чувствам тех, у кого доминирует ценность authority.

У либертарианцев, как и у всех успешных идеологий, должен наконец появиться сет из нескольких понятных и четких тезисов, — вместо неконкретных общих идей. Тогда либертарианство сможет формировать мышление и создавать интеллектуальный фреймворк, а массы перестанут считать либертарианским дискурсом далекие от настоящего либертарианства идеи. Либертарианство следует презентовать в виде следующих трех тезисов:

1. Богатство страны — каждому гражданину;

2. Интересы потребителя прежде всего;

3. Порядок и законность.

Либертарианцы также должны перестать употреблять двусмысленные и потому непонятные внешней публике термины — NAP, агрессивное насилие, ненападение. Общепринятые значения слов «агрессия», «насилие» и «нападение» не делают либертарианские принципы яснее. Вместо «агрессия» следует говорить «несправедливость»: мы хотим, чтобы больше никто не поступал несправедливо. Справедливо, когда честные люди являются собственниками своих тел и вещей, которые сами создали или честно приобрели. Несправедливо, когда честные люди, не совершавшие преступлений, притесняются и претерпевают лишения, а виновники этой несправедливости наживаются на них. Государственный закон несправедлив и аморален, и наша цель — подчинить его справедливости, то есть изменить правопорядок под либертарианские принципы — единственные политические постулаты, соответствующие требованиям морали.

Даю вам власть наступать на змей

Символика либертарианства максимально неудачная. Желтый на желто-черном флаге анархо-капиталистов обозначает золото и ассоциирован с капитализмом. Будучи субкультурщиками, те, кто придумали этот флаг, игнорировали, что нынешнее распределение богатств является несправедливым и преступным в свете либертарианских принципов, поэтому разместили цвет несправедливого обогащения на своем флаге. А змея с гадсденовского флага, по всей видимости, символизирует решимость по защите этого антилибертарианского по своей сути распределения от любых попыток восстановления справедливости. «Ганс, мы что, злодеи?». Кажется, субкультурщики не прочь считать карикатурных капиталистов из советской пропаганды своими ролевыми моделями .

Эмблемы либертарианских партий при этом чуть менее плохи: статуя свободы у ЛП США и летящая птица у ЛПР задуманы отображать стремление к свободе (на этот раз без покушения на чужие ценности), но, как мы выяснили, свобода не является популярной ценностью. Впрочем, едва ли можно сказать, что партийная символика используется даже членами либертарианских партий хотя бы настолько же часто, как гадсденовская змея, угрожающая всем, кто не согласен с окололибертарианской субкультурой.

Либертарианскую символику, которая отражает намерение бороться за справедливость и защищать обделенных, следует искать у bleeding heart libertarians — «сердобольных либертарианцев», «либертарианцев кровоточащего сердца», наиболее явно артикулирующих это намерение. Кровоточащее сердце не только отражает сочувствие либертарианцев ко всем, кто оказался в бедственном положении из-за несправедливости власть имущих, но и отсылает к христианскому человеколюбию, напоминая о пронзенном сердце распятого Иисуса Христа, пожертвовавшего собой ради спасения человечества. Кровоточащее сердце несет легко считываемый посыл: «либертарианство — это забота о нуждающихся» и одновременно приглашает христиан к участию в либертарианском движении и к социальному служению через политику.

Символ либертарианства, за который не стыдно, может выглядеть так

Что касается флага и ассоциируемого цвета, в качестве альтернативы сомнительным желтому и черному (черный — цвет левых анархистов, сторонников обобществления, с которыми у либертарианцев нет ничего общего, в том числе во взглядах на государственное устройство) либертарианским движениям следует вспомнить свою историю и возродить использование левеллерского цвета морской волны. «Цвет Тиффани» традиционен для либертарианства, не связан ни с одним другим политическим движением и при этом элегантен, хорошо сочетается с красным кровоточащим сердцем.

Итак, либертарианцам, настроенным добиться политического успеха, следует отречься от токсичной окололибертарианской субкультуры, выросшей из нерационального, подсознательного стремления «психологических либертарианцев» к свободе как высшей ценности. Такой ребрендинг означает изменение позиционирования, в том числе изменение риторики и символики. Кроме того, обновленные либертарианцы столкнутся с необходимостью публично именовать себя по-новому, чтобы избавиться от всех вредных и обременяющих ассоциаций, успевших возникнуть у либертарианства за время одержимости субкультурой. Само слово «либертарианство» (как и его синоним «классический либерализм») этимологически отсылает к свободе, а не к справедливости, морали и заботе о нуждающихся, поэтому либертарианским движениям следует искать новую идентичность, отражающую приверженность этим ценностям. Если мы хотим воплотить в жизнь наши принципы, у нас нет иного выхода.

Точка зрения автора может не совпадать с мнением редакции и не является официальной позицией Либертарианской партии России.